Стилевые особенности прозы ДовлатоваСтраница 2
Толстой когда-то сказал, что лучший вид литературы — это автобиография. Автобиография, прежде всего, это наибольшая степень индивидуальности. Но в условиях человеческого существования предполагается большая зависимость человека от общества. Традиции общества подавляют эту индивидуальность: мы учимся не только говорить, но и думать, как того требует общество. Написать правдиво историю своей жизни, искреннюю исповедь, значило добровольно выставить себя к позорному столбу. Лев Шестов пишет, что еще ни одному человеку до сих пор не удалось рассказать о себе даже часть правды. “Исповедь” Августина блаженного, автобиографии Милля, дневники Ницше — это, конечно, произведения высокого уровня, но нужно помнить, что самую ценную правду о себе люди рассказывают только тогда, когда они о себе не говорят.
Не следует искать Ибсена в его письмах и воспоминаниях, не найдем мы и Гоголя в его “авторской исповеди”. Но мы сможем отыскать какую-то личную правду в “Мертвых душах” Гоголя, и в произведениях С. Довлатова. Литературный вымысел затем и придуман, чтобы дать возможность свободно высказаться.
Так или иначе, в автобиографии мы найдем мало правды. Если бы Достоевский писал свою автобиографию — она бы ничем не отличалась от современной анкетной странички. Нам же не нужен факт о человеке, нам нужен сам человек. Самоизображение — это одно из составляющих культурной реальности. Именно самоизображение и порождает автобиографические тексты. Автобиографический текст передает представление о том, как человек старается проживать жизнь, а не так, как жизнь течет вне индивида. Только в таком преломлении жизни через индивида, становится возможной автобиография. В своей статье “Искусство автопортрета” Петр Вайль и Александр Генис убеждены в том, что проза Сергея Довлатова автобиографична: “Имя главного героя — почти всегда Сергей Довлатов. Ситуации узнаваемы. Коллизии обычны. Повествование линейно”. Критики акцентируют внимание на достоверность, фактографичность и документальность, внимательно относятся к хронологии фактов авторской биографии, но не применяют тыняновское понятие “лирического героя” как художественного двойника, считая, что различия между автором и героем не существует. “Основной конфликт Довлатова — в отсутствии разделения героя и автора. Довлатов загнал себя в тяжелейшее положение. Ему в своей прозе не на чем — точнее, не на ком — отдохнуть. Второстепенные персонажи всего лишь марионетки… Главный персонаж — он сам” [17, 177].
Назвав автобиографизм Довлатова — автопортретом, выявив противоречие между героем и стилем и слияние между автором и героем, Генис и Вайль противопоставили себя многим критикам. Например, Панов в своих статьях умело доказывает, что автор не только не знает, что предпримут его герои в следующей главе, но и не знает, что предпримет главный герой. А тогда какой автобиографизм? Ю. Аришкина, автор одного из предисловий к сборнику Довлатова, говорит, что Сергей Довлатов сочинил свой “образ-маску” и от ее лица рассказывает историю всего поколения. Отсюда версии разных знакомств с женой, игра, вымысел, причем явные абсолютные несовпадения в рассказах. То есть не-правда. Настоящую правду о себе человек черпает вовсе не из зеркала. Ее можно вызнать только у своего Другого. Сделать это можно только в творчестве. Автор, не говорящий правды о герое, вообще разделяет его с собой. “Я” уже не суверенное целое, а часть, В автобиографизме всегда устанавливают подробности, они как бы создают достоверный колорит. Автор дает нам эти подробности, а потом…отбирает. Будто говоря, кто хочет “правды” — тот должен научиться искусству читать. Время же требует литературы достоверности. Литература достоверности это не только выделения авторского “я”, а отношения этого “я” ко времени, т. е. хронотопное отношение к миру. Но “абсолютно отождествить свое “я”, с тем “я”, о котором я рассказываю, так же невозможно, как невозможно поднять себя за волосы” [11, 288]. Литература 60 – 80-х годов наделила человека биографией в противовес мандельштамовским европейцам, выброшенным из своих биографий, как шары из бильярдных луз. В 30-х годах о своем батрацком прошлом и ослепительном будущем писали доярки и пахари, фрезеровщики и чабаны. Галковский сформулировал кредо многих: “Все философы и писатели, претендующие на универсальные обобщения, на самом деле пишут только о себе”. Этот тезис разросся в культ автобиографизмов. Игорь Яркевич: “Как я и как меня”, “Как я обосрался”, “Как меня изнасиловали”, Вячеслав Пьецух “Я и прочие”, Э. Лимонов “Это я — Эдичка”. Герои этих произведений для культивирования самости жертвуют интимнейшими подробностями своей жизни: табуированными физиологическими процессами, низменными потребностями.
Похожие публикации:
Народность сказок Пушкина
"Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в конечном его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский дух, русс ...
Первая мировая война как проклятие человечества. Рассказ «Красный смех»
В рассказе «Красный смех» писатель, «прихваченный» общественными событиями, откликается на жгучие проблемы своей современности. Русско-японская война, начавшаяся в 1904 году, всколыхнула не только творческое, но и гражданское сознание пис ...
Литературно-художественные организации
С первых послереволюционных лет начинает постепенно вызревать позиция о необходимости классовой борьбы в области литературы. Эта борьба во многом определила судьбу писательских организаций 20-30-х годов.
Возникнув накануне Октябрьской ре ...