Хронотоп сна и пространство реальной действительности в
романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»Страница 4
«От Бога вы отошли, и вас Бог поразил…» - значит, все в воле Божьей, значит, еще есть надежда на Возрождение.
Но возродиться можно только через покаяние: покаяние героя, покаяние города - кабака, города трущоб и дворцов, породивших чудовищный призрак - топор, «расчеловечивание» человека.
А покаяние возможно только при глубоком постижении мира человеческого, осознании истинных ценностей в нем.
Глубинное постижение героем жизни, ценностного в ней происходит в романе через сон.
В эпилоге Раскольникову снится сон о «моровой язве, идущей из глубины Азии в Европу»:
«На землю обрушилась неслыханная и невиданная моровая язва. Появились какие-то трихины… вселявшиеся в тела людей… люди, принявшие их в себя, становились точно бесноватыми и сумасшедшими… целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали … Все погибало.
В этом сне Раскольникову открывается страшный мир, мир, живущий по его теории, мир, погибающий при убежденности каждого в своей «правоте» и - во имя этой «правоты».
Здесь появляется, по определению Ю. Карякина, хронотоп «умирающий, корчащийся», хронотоп мертвый, пустой, «безбытийственный»: время - пространство без жизни, без здравомыслящих, полноценно живущих людей, но одновременно и «хронотоп борьбы за жизнь, за спасение бытия человечества».
В этом «безбытийственном» мире никто не осознает себя преступником, здесь каждый борец за правду, страдалец за нее. Каждый, что, начнись все сначала, его истина - единственно правильная. Пусть погибнет мир, восторжествует истина: «… всякий думал, что в нем одном и заключается истина… Все были в тревоге и не понимали друг друга… Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, «своих нравственных убеждений и верований».
Как перекликаются эти строчки с воплем Раскольникова о своей «правоте» как раз перед признанием: «Никогда, никогда не осознавал я этого, как теперь, и более чем когда-нибудь не понимаю моего преступления! Никогда, никогда не был я сильнее и убежденнее, чем теперь! »
Как похоже звучат эти фразы: «Никогда, никогда я…» - «Никогда, никогда люди…»!
Но где же тут «добрая цель» - при таких-то результатах?!
Лизавета, мать, явка с повинной - все это для Раскольникова лишь «простой промах».
Ошибка для него пока - лишь в практике, а не в теории: если жизнь противоречит теории, значит, неправильной оказывается жизнь и ее надо ломать.
Раскольников не просто верит в теорию, он исступленно убежден в своей правоте, убежден тем более, что в корысти его упрекнуть невозможно: ему «не надобно миллионов, а надо скорее мысль разрешить». И он будет защищать свой метод проб и ошибок, пока страшные сны не станут явью.
Да и так ли уж бескорыстен Раскольников? И что это за «истина», каждый шаг которой отмечен кровью, смертью, бедами людей, а последний - всеобщим кровоиспусканием?
«Весь мир осужден в жертву какой-то страшной», неслыханной и невиданной моровой язве…» - не так ли (в жертву его идеям) осуждены и старуха-процентщица, и Лизавета, и мать, и можно еще долго продолжать этот список людей «низшего» разряда, «тварей дрожащих».
Через сновиденческое пространство, страшное, умирающее, мертвое, пустое, писатель дает возможность герою открыть для себя другую, новую, истину: его идея ведет к катастрофе, к гибели рода человеческого.
Проснувшись, Раскольников попадет уже в иное бытие, перейдет из одного мира в другой. «И это не случайно»: происходит внутренняя переоценка жизни и главного в ней, приходит понимание ценности жизни самой по себе и ценности каждого человека в ней. Герой начинает обновляться и возрождаться.
Такое соотношение сновиденческого и реального пространств в романе подчинено замыслу писателя: разглядеть под микроскопом «трихины», приведшие мир к катастрофе, и подвергнуть столь же микроскопическому анализу идеи и душу убийцы-самоубийцы - «зачинателя всеобщего убийства-самоубийства» (Ю. Карякин), чтобы найти, наконец, противоядие «трихинам», увидеть будущее человечества в душе одного человека, то есть увидеть даль через глубину.
Похожие публикации:
Художественное начало и действенность фельетона. Фельетон как
художественно-публицистический жанр.
Фельетонный жанр при всех его публицистических приметах и явной публицистике его природы нельзя рассматривать и вне тех законов, которые лежат в основе произведений художественной литературы.
Так же, как и очерк, но с ещё большей экспре ...
Критический реализм в английской литературе XIX века
В 30-е годы XIX века английская литература вступает в период нового подъема, который достигает наиболее высокого уровня в 40-х и начале 50-х годов. К этому времени относится расцвет реализма Диккенса, Теккерея и других мастеров социальног ...
Диккенс в России
Популярность Диккенса была поистине феноменальной. Слава честного, правдиво изображающего жизнь писателя, с глубокой симпатией рассказывающего о простых, чистых душой людях, часто униженных и оскорбленных, приходит к Диккенсу в 40-е годы, ...